Он понял, что важно не раскрывать свои способности, пока он не обретет уверенность и не сможет беседовать с ней на самые разные темы. Подходящая возможность представилась, когда их семьи отправились отдохнуть рядом с водосбросом плотины. В то время как остальные наслаждались пикником у воды, Калеб забрался на самый верх плотины. Там он увидел Пим, которая сидела на бетоне и что-то писала в дневнике. Она всё время писала; Калебу было очень интересно, что же она там пишет. Когда он подошел, она подняла взгляд и прищурилась, напряженно глядя на него темными глазами. Затем снисходительно отвернулась. Ее длинные каштановые волосы, убранные за уши, блестели в лучах солнца. Калеб с секунду постоял рядом, глядя на нее. Пим была его на три года старше, для него – почти взрослая. А еще она выросла очень красивой, но недоступной, почти что холодной.

Было очевидно, что его присутствие ей не нравится, но отступать было поздно. Калеб подошел ближе. Она снова поглядела на него, слегка наклонив голову набок, со скучающе насмешливым выражением лица.

Привет, сделал жест Калеб.

Она закрыла дневник, заложив его карандашом.

Хочешь поцеловать меня, так ведь?

Этот вопрос был настолько неожиданным, что Калеб дернулся. А хочет ли он? Что это вообще такое? А она буквально смеялась над ним – смеялась глазами.

Я знаю, что ты знаешь, что я сказала, показала Пим на языке жестов.

Калеб подобрал ответ на ходу.

Я учился.

Для меня или для себя?

Он понял, что попался.

Для обоих.

Ты когда-нибудь целовался?

Нет, Калебу еще не доводилось, но он надеялся это исправить в ближайшем будущем. А сейчас почувствовал, что краснеет.

Пару раз.

Нет, неправда. Руки не лгут.

Он понял, что это правда. Со всей его учебой и тренировкой он не понял очевидного факта, который Пим раскрыла в считаные секунды. Язык жестов наделен совершенной прямотой. В его компактной структуре нет места уверткам, полуправде и прочим трюкам, которые по большей части всегда присутствуют в обычной речи.

А ты хочешь?

Она встала и посмотрела на него.

Окей.

И они сделали это. Калеб закрыл глаза, думая, что так и надо, слегка наклонил голову в сторону и наклонился вперед. Они столкнулись носами, чуть повернулись еще и мягко коснулись друг друга губами. Он и понять ничего не успел, как всё кончилось.

Тебе понравилось?

Калеб поверить не мог, что это происходит на самом деле.

Очень.

Тогда рот приоткрой.

Это оказалось еще лучше. Что-то мягкое проникло внутрь его рта, он понял, что это ее язык. Стал подстраиваться под нее, и на этот раз у них получился настоящий поцелуй. Калеб всегда представлял себе это как простое соприкосновение поверхностей тела, губы к губам, но теперь понял, что поцелуи – штука куда более сложная. Это скорее смешение, чем прикосновение. Они проделывали это некоторое время, исследуя рты друг друга, а потом она отодвинулась, давая понять, что с поцелуями закончено. А потом понял, в чем причина. Их звала Сара, стоя у основания плотины.

Пим улыбнулась.

Хорошо целуешься.

На этом всё кончилось, по крайней мере на время. Но через некоторое время они поцеловались снова и делали другие вещи, но это немногого стоило. Потом в его жизни были другие девушки, однако те немногие минуты на плотине стали для него особым моментом. Когда в восемнадцать он пошел служить в Армию, командир сказал ему, что надо кого-нибудь себе найти, кому письма писать. И он выбрал Пим. Его письма представляли собой собрание жизнерадостной ерунды, жалоб на кормежку и веселых рассказов о друзьях, а вот ее, напротив, оказались тем, чего он еще никогда не видел – глубокие, жизненные, приметливые. Иногда они выглядели как настоящая поэзия. Одна фраза, даже если она описывала нечто совершенно обычное – типа лучей солнца на листьях, слова, сказанные знакомым, запах готовящейся еды, – отпечатывалась в его сознании, и он обдумывал ее не один день. В отличие от языка жестов с его прямотой и компактностью, письменная речь Пим была переполнена чувствами – истинными чувствами, идущими от сердца. Калеб старался писать Пим так часто, как только мог, всё больше скучая по ней. У него было ощущение, будто он наконец услышал ее голос. И вскоре он понял, что влюблен в нее. Когда он сказал ей об этом, не в письме, а лично, когда на три дня вернулся в Кервилл в увольнение, ее глаза смеялись.

И когда же ты это понял, наконец спросила она.

Пребывая в этих воспоминаниях, Калеб уснул. Через какое-то время проснулся и увидел, что Пим рядом нет. Он не беспокоился. Пим была ночной птичкой. Тео спал. Калеб натянул штаны, зажег фонарь, взял в руку стоящую у двери винтовку и вышел наружу. Пим сидела, привалившись спиной к пню, на котором Калеб дрова колол.

Всё в порядке?

Потуши свет. Присядь.

На ней была только ночная рубашка, хотя снаружи было достаточно прохладно. И вышла она босиком. Сев рядом, Калеб потушил фонарь. Для темноты у них выработалась своя система. Пим взяла его за руку и стала рисовать знаки у него на ладони.

Смотри.

На что?

На всё.

Он понял, что она подразумевает. Всё это наше.

Мне здесь нравится.

Я рад.

Калеб заметил какое-то движение в кустах. Снова звук. Шорох, слева. Не енот или опоссум, кто-то покрупнее.

Пим почувствовала его настороженность.

Что?

Погоди.

Калеб зажег фонарь, вокруг них появилось пятно света. Теперь шум исходил сразу от нескольких источников, но примерно с одного направления. Калеб прижал винтовку к себе локтем и пополз вперед с винтовкой в одной руке и фонарем в другой, ориентируясь на звук.

В свете фонаря что-то блеснуло. Глаза.

Это оказался молодой олень. Зверь замер в свете фонаря, пристально глядя на Калеба. Потом Калеб увидел других, всего шесть голов. На мгновение всё замерло, человек и олень глядели друг на друга в обоюдном изумлении. А затем, будто подчиняясь единому разуму, олени разом развернулись и ринулись прочь.

И что ему теперь делать? Что еще мог сделать Калеб Джексон, как не рассмеяться?

26

– Окей, Рэнд, попробуй теперь.

Майкл лежал на спине, втиснувшись в узкую щель между полом и основанием компрессора. Услышал, как открывается клапан, а потом – как газ пошел по трубе.

– Что слышно?

– Похоже, держит.

Не вздумай у меня свистеть, подумал Майкл. Я с тобой уже половину этого утра копаюсь.